Макс Фрай - Сказки старого Вильнюса II
Фрида молча кивнула.
– Я не раз слышал о людях, которые, похоронив кого-нибудь близкого, решали, что Бога нет. Или того хуже, проклинали Его навек за бессмысленную жестокость. Это не мой случай. Я никого не проклинал. И веру не утрачивал. Собственно, нечего было утрачивать, в том месте, где у нормальных людей вера, у меня всегда был один огромный неформулируемый вопрос, и уж он-то никуда не делся.
– Тогда почему?
– Потому что я никогда не смогу ни понять, ни тем более принять мироустройство, логика которого допускает, чтобы такие люди, как Лис, умирали совсем молодыми. Он был сама радость, ветер и свет, воплощенный смысл бытия, гораздо более уместный среди живых, чем любой из нас, уцелевших. И позарез необходимый – мне и многим другим. Но все это оказалось совершенно неважно.
– Да, – сказала Фрида. – Наверное я тебя понимаю. К сожалению.
– На самом деле никакой логики, скорее всего, нет вовсе. Никакого замысла, ни тайного, ни явного. Только слепая игра случая, как и вся жизнь на Земле. Нечего тут ненавидеть, некого проклинать. Но ощущать себя частью реальности, в которой умер Лис, я все равно не могу. Так и живу с тех пор инородным телом. Возможно, именно поэтому из меня получился неплохой, как считают коллеги, юрист. Законодательные акты – нелепые нагромождения наспех придуманных идей, по большей части, абстрактных. Они даже не то чтобы противоречат природе и смыслу бытия, а просто находятся где-то сбоку, как бантик, прилагающийся ко всякому «черт те что». И это мне сейчас близко и понятно. Я сам, в некотором роде, такой бантик.
– А потерять хлебную профессию не боишься? – неожиданно рассмеялась Фрида. И дружески пихнула его в бок локотком, острым, как лезвие мизерекордии.
– Боюсь? Да нет, с чего бы. Как, интересно, я могу ее потерять?
– У занятий танцами порой бывают самые непредсказуемые последствия, – очень серьезно сказала она. – В один прекрасный день ты можешь проснуться и обнаружить, что перестал быть «сбоку бантиком». И худо ли, хорошо ли, а снова принадлежишь этому миру. И что тогда?
Пожал плечами:
– Тогда я просто снова возьмусь за саксофон. Но, знаешь, это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
– Я предпочитаю говорить: «Достаточно хорошо, чтобы быть правдой». Как тебе такая формулировка?
* * *– Танцуем коричневый, – говорит Фрида. – Стас, мальчик мой, прекрати так гнусно ухмыляться. Держи себя в руках. Коричневый – это не только цвет дерьма.
А еще, к примеру…
– Шоколада, – хором подсказывают девочки и Ян, страстный любитель сладкого.
– И еще медвежьей шкуры, – смущенно добавляет Дайва.
– И корабельных досок, – подхватывает Анна. – И древесных стволов.
– И крепко заваренного чая.
– Тогда уж и кофе.
– И старой школьной формы.
– И коровы моей бабушки.
– И двухтомника Фицджеральда.
– И…
– Иииии…
– И всякого дерьма, – добродушно заключает мальчик Стас, чрезвычайно довольный своей находчивостью.
Мальчик Стас недавно разменял седьмой десяток. Мальчику Стасу до сих пор плохо дается вальс, зато он практически король танго. При звуках танго мальчик Стас, добродушный увалень, болтун и балагур, вдруг дивным образом преображается, даже отвисшие щеки подтягиваются, пухлые губы сжимаются в злую, ласковую нить, скулы становятся резче, а черешневые глаза начинают полыхать неподдельной страстью.
Тридцать лет назад мальчик Стас овдовел. Жена вышла в булочную за хлебом для ужина и не вернулась; ее нашли наутро в соседнем дворе, среди мусорных баков, спрятанных за жасминовыми кустами. Несколько десятков ножевых ранений, из которых только одно оказалось смертельным. Не то тайный ревнивый любовник счеты свел, не то просто маньяк. В любом случае убийцу не нашли, а мальчик Стас остался с двумя трехлетними сыновьями-близнецами на руках. Жениться снова не стал. Сам вырастил мальчишек. И каких! Один теперь большой начальник на телевидении, другой – специалист по аппаратуре настолько хитрой, что родной отец не в силах уяснить, в чем, собственно, заключается его работа.
Мальчик Стас всю жизнь проработал таксистом и до сих пор с удовольствием возит пассажиров, хотя сыновья против, они могли бы обеспечить обожаемому отцу не просто достойную, а натурально сладкую жизнь. Но мальчик Стас не поддается на уговоры. Такси – это люди. Каждый день десятки новых людей. С одними интересно поговорить, других можно послушать, третьим сразу хочется исповедаться, а остальных можно просто разглядывать.
Чем дольше мальчик Стас возит людей, тем меньше их понимает. И тем больше они ему интересны.
– Ой, смотри, допрыгаешься у меня! – смеется Фрида и показывает мальчику Стасу кулак. – А вы чего ржете? – грозно спрашивает она остальных. – Смотрите, всех оставлю без сладкого. В частности, без шоколада, коричневого, как де… Ой. Тьфу на вас! До чего пожилую интеллигентную женщину довели.
В течение следующих десяти минут вся группа хохочет до полного изнеможения. Невозможно остановиться, когда смеешься в такой большой компании, тут только палец покажи, и все снова заходятся, постепенно сползая на паркетный пол.
– Ладно, – говорит Фрида, вытирая батистовым платочком выступившие слезы. – Все хороши. И я хороша, не спорю. А теперь, дети, все-таки танцуем коричневый. Соберитесь.
По проспекту Гедиминаса бежит щенок бассета. За ним волочится поводок. Хозяин щенка, мальчишка лет двенадцати, тоже бежит со всех ног, но расстояние между ними постепенно увеличивается. Поди поймай такого резвого неслуха, до полусмерти перепуганного собственным своеволием, лаем чужих собак, зимними башмаками прохожих, шумом, перекрывающим голос хозяина, гудками автомобилей и ослепительным светом их фар.
Словно нарочно решив максимально ухудшить и без того драматическую ситуацию, щенок выскакивает на проезжую часть. Раздается визг тормозов. «Неееееет!» – страшным голосом кричит мальчишка и, обессилев от отчаяния, садится прямо в сугроб.
Минуту спустя к нему подходит коротко стриженная женщина в спортивном костюме и высоких зимних кроссовках. Несет в охапке визжащего, вырывающегося щенка. Коротко спрашивает: «Твой?» И, не дожидаясь благодарности, разворачивается и переходит на бег. И так опаздывала на тренировку, да еще из-за этих двух дурачков столько времени потеряла, надо наверстывать.
«Такие трогательные оба, – умиленно думает она, сворачивая в сторону Зеленого моста. – Хорошо что все обошлось».
* * *Зачем-то пришел на целых полчаса раньше, ругал себя за это последними словами, думал, придется теперь топтаться на морозе, и, как назло, ни одного кафе рядом, чтобы там подождать. Но ему повезло, дверь уже была открыта, Фрида сидела на кухне и разговаривала по телефону.
– Ангел мой, – говорила она, – ты прекрасно знаешь, я никогда никого не ругаю за прогулы. Все взрослые люди, у всех бывают неотложные дела и непреодолимые обстоятельства. Зачем ты снова рассказываешь мне эту нелепую историю?.. Нет. Нет. А я говорю, неправда. А если даже правда, впредь потрудись ее от меня скрывать. Она разбивает мне сердце… Что? Господи, ну конечно, мы тебя подождем. Да. Совершенно верно, начнем на четверть часа позже. И закончим соответственно. С превеликим удовольствием. Да, ради тебя. Просто потому что я тебя люблю. И не только я. И мы все очень соскучились. Давай, бегом.
Спрятала телефон в карман и только тогда заметила, что уже не одна. Улыбнулась, растерянно развела руками, сказала:
– Привет, счастливчик. Видишь, нашлась наша пропажа.
– А кто у нас пропажа?
– Люси, конечно. А, ты же ее пока не знаешь. Ты пришел ровно в тот день, когда она в очередной раз сгинула на две недели, и это, увы, еще не рекорд… Я ее очень люблю. Явилась ко мне три года назад, как раз перед самый Рождеством, с виду – совершеннейший мальчишка, штанишки, курточка, вязаная шапка до бровей, упрямый подбородок, нахальный взгляд исподлобья. Заявила: «С детства мечтала быть настоящей девочкой и танцевать вальс в красивом платье, правда же, вы меня к себе возьмете?» С тех пор сшила себе полдюжины платьев, а танцует так, что лично я смотрела бы, не отрываясь. Но занятия прогуливает безбожно. Что, впрочем, полбеды. Если бы она при этом не выдумывала всякие ужасы, цены бы ей не было.
– Ты меня заинтриговала. Что за ужасы?
Фрида нахмурилась. Неохотно сказала:
– Всякий раз твердит одно и то же. Никакой фантазии! Говорит, будто иногда просыпается в мире, где нет нашей танцевальной студии. Все остальное на месте – город, работа, родители, друзья, парки, кафе, велосипед и любимый каток – но студии нет. Вместо нее в этом доме на Раугиклос магазин, торгующий швейными машинками. Почему именно швейными машинками, хотела бы я знать?! Если бы я взялась сочинять подобную историю, поместила бы здесь тренажерный зал, так гораздо правдоподобней… Да, и мой телефон в этой ситуации, конечно же, не отвечает. А когда отвечает, трубку берет какой-то неприятный пожилой господин, кричит, что никакой Фриды тут нет, требует больше не беспокоить. Люси говорит, будто ничего не может с этим поделать. Просто живет дальше, как ни в чем не бывало, но каждый день проверяет: вдруг мир снова изменился, и мы уже есть. Ходит сюда или просто мне звонит. И что бы ты думал? В какой-то момент все действительно возвращается на место, и Люси воссоединяется с нами.
